Баки не помнил, где оставил байк и почему он по-прежнему был в маске капитанского костюма. Он не помнил даже как ехал сюда, не помнил толком, куда поднимается по ступенькам, шатаясь и обивая плечами стены.  Лифтом воспользоваться он почему-то не догадался, потому ступенька за ступенькой, поднимался вверх, бросая взгляды на отмечающие этажи цифры. Второй, третий, седьмой.. Все было не то и Баки просто шел дальше, будучи уверенным, что, когда он найдет нужное, что-то щелкнет в его мозгу и он догадается - да, нужно сюда.
Ладонью Зимний сжимал горлышко наполовину пустой бутылки с игривой этикеткой, на которой была нарисована зеленая фея. Акцизная марка была надорвана небрежно и свисала по бокам, надпись на бутылке гласила - Абсент. Но от Баки разило не только горькой полынью, но и можжевельником, и почему-то перцем.
Будучи суперсолдатом, с сывороткой в крови, с ускоренным в несколько раз метаболизм, Бьюкенен усвоил, что вырубить его могут только очень сильные транки, алкоголь и наркотики действуют слабо и он их почти не чувствует. Если употреблять их, соблюдая правила безопасности и прислушиваясь к здравому смыслу. Если же принять к сведению все свои свойства... Начал Баки примерно час назад. У него была одна бутылка абсента, одна джина, и еще одна - русской водки с перцем. Начал он с абсента, так как бутылка была литровой и емкость у нее была самая большая.
Горло и язык у Зимнего до сих пор обожжены, но он обращает на это очень мало внимания. Жидкость в бутылке, почти на самом дне - уже не зеленая, а какая-то бледно-болотная, только слегка разбавленная, салатового цвета. На вкус дичайшая смесь семидесятиградусного полынного пойла, пятидесятиградусного джина и сорокаградусной водки - полное дерьмо, в животе вся эта дрянь булькает еще противнее, но Баки этому очень рад и вообще счастлив, потому что сегодня он пил для того, чтобы полностью отключить соображалку.
Сегодня Зимний солдат носит капитанский костюм седьмой день. Костюм, которого не достоин. Костюм друга, которого он умудрился как-то по-тихому и безо всякого боя, без шанса на победу потерять. Баки был солдатом, готовым сражаться до конца жизни, цепляться зубами за важное до тех пор, пока не перестанет биться сердце, но эту битву в своей жизни про проиграл, сидя на диване. Это убивало. Также убивал тот факт, что он хоть и старается соответствовать образу, давать невинному гражданскому населению уверенность в том, что Капитан по прежнему с ними, все это - полная собачья чушь, потому что у Баки нет главного - нет уверенности, что он поступает правильно. Он никогда не может подобрать подходящие слова, кроме разве что матерных, он не настроен на то, чтоб спасать - он террорист, убийца, но не капитан, который ведет за собой уверенно отряд, помня о каждом, и по факту никого никогда не теряет.
Который день Зимнего в часы отдыха крыла черная, звериная тоска - что-то сродни психозу, от которого хочется выть на луну во всю глотку, избивать руки в кровь о грушу - или о чье-то лицо, хочется постоянно находиться в движении, куда-то бежать, кому-то что-то доказывать, кого-то бить - только бы не остановиться и не думать о том, что же происходит на самом деле.
Сегодня он разбил кулаком протеза стену, оставив в ней глубокую вмятину, он понимал, что это все из-за нестабильной психики, которой его наградили многочисленные заморозки и обнуления, и в ГИДРЕ ему бы уже "помогли" - вкололи бы такие транки, от которых он бы вырубился на пару суток, отключился полностью и превратился в овощ. Состояние овоща было привычным и уютным, куда лучше, чем то, что происходило с ним сейчас.
Баки чувствовал себя больной бешенством собакой, мечущейся из стороны в сторону и исходящей пеной, и как выходить и этого состояния, он не знал. Раньше знали за него, раньше его бы уже зафиксировали за руки и ноги прочными ремнями, над ним бы склонилась парочка-тройка белых халатов и, посоветовавшись минут десять от силы, решили бы, что делать. Баки бы поболело, но потом он бы очнулся новым человеком. Точнее, не совсем человеком, потому что эмоций и воспоминаний не осталось совсем, но кого волнует?
Сейчас он инстинктивно пытался перейти на ту самую стадию "поболело", ему хотелось отвлечь себя дискомфортом, но таким, который не сделает его надолго калекой. Бьюкенен смешал самый крепкий алкоголь, который нашел в магазинчике под домом, и пил его - пил быстро, особо не закусывая, давясь кашлем и утирая выступающие на глазах слезы - дрянь была очень крепкой даже для него. В костюме он пил, наверное, для того, чтобы себя добить.
Он думал, что ему не с кем поделиться, не к кому прийти со своим психозом, потому что никто не знает его, не понимает; никому это не нужно, ну не в ЩИТ же идти и не просить же вколоть ему что-то покрепче, правда? Потом, где-то на половине бутылки, Баки все чаще и чаще стал возвращаться мыслями к одному адресу, который раздобыл относительно недавно, и которым раньше не знал, как воспользоваться.
Во всем мире оставался еще один-единственный человек, который знает, что он такое, человек, который скорее всего после произошедшего его презирает и не хочет видеть.
Баки думал про себя, спрашивал мысленно, что такое презрение, шатался дальше вперед по лестнице и думал, что презрение это не страшно, и не обидно, потому что больше, чем он сам сейчас себя, его не презирает никто.
Совершенно пьяный, плохо контролирующий себя Бьюкенен был жалок, как неосознанно - из-за своих замедленных и не самых ловких жестов и походки, так и осознанно - он смотрел взглядом человека, напрочь потерявшего надежду.
Сегодня вечером он сдался.
- Анастасия! - протяжно вопит Джеймс, отыскав наконец ее дверь, он помнит ее этаж и номер четко, он знает, как взломать  замок, вот только пальцы не слушаются. - Настя! Открой! Это я!.. Виктор, твою мать, - дверь наконец открывается - ненадолго, резко, с явным намерением захлопнуться, да и пытается захлопнуться. Если бы на месте Баки был обычный человек, ему бы сейчас переломали зажимом в дверном проеме руку в плече, но у Баки протез и дверь со скрежетом останавливается, оставляя скважину сантиметров в тридцать. Баки хватает ее еще и пальцами и тянет, отворяя шире. Протискивается кое-как, закрывает дверь за собой, блуждая по Насте пьяным взглядом. Шатается на пороге, и тихо просит, - Не выгоняй.
Бутылка выскальзывает из руки и падает на пол, из горлышка натекает небольшая лужа бормотухи. Баки кривит дрожащие губы в жалком подобии улыбки, стаскивает маску, мнет ее пальцами, не выпуская. Лохматый, мрачный, пьяный мягко говоря в говно. Вот так из Зимнего солдата сделали клоуна.

Когда прохладное дуло "глока" уперлось ему в лоб, и Баки услышал родной Настин голос, он не испугался, и даже не расстроился, что его встречают настолько горячо и приветливо. Среди агентов, особенно перебежчиков ГИДРЫ, нормальным было бы и приветствие ножом меж ребер, а что уж говорить о невинных угрозах.
- Пьян? Да, я старался, знаешь, как это непросто - мне и напиться. Насть, ты когда-то пробовала мешать абсент с водкой и джином? - голос у Баки пьяный такой же, как и он сам, и скачет, как тряпичный мячик, звуча то громко, то слишком тихо. Так говорят люди, готовые сорваться. - Не пробуй. Невкусно - пиздец. Слизистую выжигает - вообще ебануться, я языка не чувствую... А почему мне здесь оставаться нельзя? Сюда кто-то прийти должен? Я спугну? Любовник?.. Ну, бля, брось ты это дело, я много места не займу.
Дуло по-прежнему упирается в лоб. Убийца замолкает, но не для того, чтобы проявить благоразумие.
Бьюкенен ухмыляется шире, как-то безнадежно и страшно, но ничуть - не испуганно. Нельзя сказать, что он не верит в твердость руки Анастасии и ее решительность, он уверен, что она сможет нажать на спусковой крючок, она, как никто другой, вот только сейчас все это для него - игра, и не более, а выстрел промеж глаз, на который он так просто и без проблем нарвется - это не проблема, нет, это бесплатная вечная амнезия на пару с отключкой тоже навсегда. Это ебаный билет в отпуск, на заслуженный отдых, которого у Баки не было уже больше, чем семьдесят лет.
Баки по-страшному хочется в отпуск: хоть в какой, а потому он напирает вперед, делает один шаг, второй, все так же криво скалясь и упираясь лбом в дуло "глока". Настя не стреляет и отпуска нет, Баки уже спустя два шага останавливается, потому что понимает - шатается он таки слишком явно, и еще один шаг - завалится прямо на рыжую, а это будет как-то, мать вашу, не по-джентльменски.
Не по-джентльменски он с рыжей уже поступал, теперь, когда он вспоминал их предпоследнюю встречу, ему было стыдно, что он не переговорил с Анастасией, не задержал ее, не нашел после и не попытался объясниться. Он был слишком занят свалившимся на него счастьем, но счастье сейчас куда-то испарилось, и пока его не было, Баки мог наблюдать огромную дыру в отношениях с человеком, которого считал близким. Настасья ему была очень дорога, и дело было совершенно не в том, что время от времени они скрашивали одиночество друг друга общим теплом и близостью, дело было в том, что Баки до сих пор мог подставить ей спину.
И подставляет.
- Настя, Настя, Настя... - сбивчиво бормочет он, когда рыжая разворачивает его лицом к дверному проему и подталкивает вперед. Почти что ласково. Он ожидал от нее минимум удара по яйцам, хорошего такого, чтоб искры из глаз посыпались, слезы на глаза навернулись, и чтоб из квартиры пришлось выползать на четвереньках.
Впрочем, о четвереньках - тут и удар между ног не нужен. Баки делает шаг вперед, и комната начинает стремительно вращаться вокруг него, отчего пол норовит уйти из-под ног напрочь. Внутренне Зимний ликует - как же не ликовать, у него получилось! Получилось нажраться настолько, что усилия воли приходится концентрировать на том, чтоб удержаться на своих двух и не рухнуть позорно навзничь, или на колени, обнаружив, что дрожат не только они, но и руки в локтях, и вообще пол-предатель шатается, а бормотуха в желудке собирается выйти погулять.
Пока что он справляется с этой миссией успешно. Толкает рукой распростертую настежь дверь, слыша щелчок замка, разворачивается на месте на сто восемьдесят градусов с особой грацией. Какое-то мгновение валится на бок, потом выравнивается; приходится проморгаться, чтобы вновь сфокусировать взгляд на Насте. Вот же она, совсем рядом, пистолет опустила, в майке и шортах, домашняя, смотрит на него недоверчиво, больше не ненавидит? Баки не заставила бы уйти даже ненависть. Чего уж там, с ненавистью та же история, что и с презрением - никому это не удается лучше, чем Барнсу.
- Настенька, - сто восемьдесят килограмм суперсолдата валятся на колени у ее ног довольно ловко, но от внушительности веса все равно с грохотом, даже уроненная на пол бутылка звенит и слегка подпрыгивает на паркете. Баки роняет шапку на пол и обнимает руками рыжую за бедра, притягивая ее к себе и заставляя сделать шаг навстречу, тыкается лицом в ее ноги, жмется к ткани шорт щекой и носом, как истосковавшийся ласке и теплу котенок. - Не выставляй меня, Настасья. Не надо, - голос по-прежнему никак не выровняется, Баки оглаживает ладонями через ткань перчаток костюма ноги рыжей, ему сегодня ни капли не стыдно быть жалким. Он прижимается к теплому бедру еще крепче, пряча взгляд. - Кроме тебя никого нет... совсем никого. Не гони. Пожалуйста.

Кажется, Настенька его боится - он понимает это по нерешительности ее жестов, по тому, что сильные ладони не упираются в его плечи, отталкивая, по тому, что она не запускает привычно тонкие пальцы в его чуть жесткие длинные волосы, а просто шагает навстречу, как-то обреченно послушно, так человек замирает перед страшным, одновременно привлекательным и отталкивающим зрелищем.
Бьюкенен трется о нежное бедро колючей щекой, накрепко сжав отчего-то повлажневшие веки, открывать глаза он совсем не хочет, перед ними и так пляшут размытые калейдоскопы. Когда он слышит растянутое, тревожное "Джеймс" Анастасии, ему кажется, что он попал в параллельный мир, потому что это неправильно, и так быть не должно. Как-то слишком быстро к нему приклеилось имя сержанта Барнса, и ладно еще Стив звал его кличкой - Баки, она была подходящей, коротко-собачьей какой-то и к ней было легче привыкнуть. Чтобы Анастасия, которая знала его, как русского, как Зимнего солдата, как Виктора, звала его так проникновенно - Джеймсом, точно она делала так все время, точно это привычно, точно, черт возьми, он - действительно Джеймс.
- Настя, Настенька... - продолжает шептать Баки, нехотя расцепляя хватку ослабших рук на ее бедрах, позволяя ей отстраниться, и совершенно неожиданно для себя обнаруживая, что она не отошла, не сбежала, а опустилась рядом с ним. Баки даже открывает глаза, глядя по-прежнему как-то безнадежно и бесконечно потерянно, ловя взгляд Насти - такой же растерянный, действительно испуганный, взволнованный. Зимний облизывает пересохшие губы, невольно тянется ими к прохладным пальцам, которыми Настя оглаживает его скулы и щеки, ему так хочется украсть сейчас частичку ее спокойствия, пусть даже такого безысходного и заторможенного, больного; ему по-страшному хочется потушить бушующий внутри пожар - с ее помощью, об нее, потому что сам он не справится, и, кажется сгорит изнутри, а выгорать Баки нельзя, у него, черт возьми, работа.
- Я не хотел... В таком виде... Понимаешь? - он кивает и позволяет себя поднять, нехотя, пошатываясь поднимается и сам, стараясь не наваливаться всем весом на миниатюрную шпионку и кое-как держать равновесие. - Я почти сразу нашел твой адрес, - Баки начинает говорить уже спокойнее, тон голоса скачет не в пример меньше, под верным руководством Анастасии он шагает - шаг за шагом, по направлению, кажется, к душу. Умная, хорошая Настя, ей наверняка лечиться таким не приходилось, но она точно знает, что поможет Баки сейчас.
Остановившись на пороге, Бьюкенен бросает взгляд через плечо - какой-то тоскливый и просящий, но тут же одергивает себя, прикрывая дверь делая пару несмелых шагов навстречу унитазу, на ходу успевая крутануть кран над умывальником, чтоб шумела вода.
Рядом с ним он опять опускается на колени, и несмотря на все его старания сделать это аккуратно не получается. Несмотря на тот факт, что к имуществу друзей бухой Зимний солдат неожиданно бережен, а с его массой тела от коленок на кафеле остаются впечатляющего объема трещины.
Баки опускает мягкую подставку и крепко обхватывает белую гладкую поверхность руками, будто держась за нее. Он в курсе, что, чтоб попустило, надо поблевать. Пару минут назад ему не хотелось, но теперь почему-то эта идея кажется очень уместной, он замечает, как противно крутит в животе, как неприятно, будто холодом каким-то сжалась грудная клетка и подступившее к горлу - вовсе не душевные боль и страдания, а банальная тошнота. Достаточно еще раз втянуть ртом и носом воздух для того, чтоб взгляд на какое-то мгновение стал совершенно мутным а желудок и ребра сковало судорогой. Баки дергается, и тошнотворно теплая волна поднимается от живота вверх - к пищеводу, а после льется в носоглотку, кажется, вот этот процесс и избавит его от излишков неперетравленного алкоголя, после этого должно стать легче.
Какое-то время убийца дергается над толчком, длинные волосы - теперь они кажутся ему совершенно неудобными - свисают вниз и пачкаются; спустя несколько минут ему уже нечего возвращать матушке-природе и действительно становится легче.
В ногах по-прежнему слабость, Баки поднимается кое-как, ловя свое отражение в зеркале и неприятно поражаясь ему - бледный, кожа поблескивает от холодного пота и не только, да еще и вонючий наверняка. Ему становится противно, плохо гнущимися пальцами он расстегивает костюм, стаскивает его с себя, оставляя на полу ванной, и идет под душ.
На то, чтобы вымыться и полностью избавиться от запахов алкоголя, перегара и блевотины, у пьяного Зимнего уходит добрый десяток минут. Из душа он возвращается с обернутым вокруг бедер полотенцем и заметно посвежевший, только взгляд по-прежнему больной, безнадежный.
Они сидят в кухне. Тихо. Баки сутулый и смотрит на прозрачную воду в стакане, потом - на Настю, со свисающих влажных волос по-прежнему чуть капает. Ему сейчас кажется, что все бессмысленно. Баки и Настя ушли из ГИДРЫ, и ГИДРА решила забрать Стива и Ташу. Война какая-то бессмысленная и очень долгая, Баки кажется, что победителей в ней нет, а их задача - просто продолжать бороться и терпеть потери. Он поглаживает пальцем гладкую поверхность стакана, поднимает его вверх, отхлебывая воды, и непроизвольно кривится - это не джин, не водка и даже не какой-то слабоалкогол. Морщась, он кусает нижнюю губу перед тем, как заговорить.
- Может, адсорбент какой-то есть? - холодная жидкость льется по пищеводу и плюхается в раздраженный желудок, Баки становится противно и его снова тошнит. - Будет все, будет, - он соглашается наконец, но без особой веры. То, что с ним случается, чаще всего даже с натяжкой нельзя назвать "хорошо". - Ага. Они его забрали, а мне выдали костюм. Кто-то должен быть капитаном. Не знаю, почему я, не знаю, как такое доверие.. мне. Настя. Они и ее забрали. Я ее вчера видел. Она помнит меня, но, кажется, они изменили воспоминания. Теперь Капитан и Вдова работают на ГИДРУ, - Баки тянется живой рукой к ладони Насти, пальцы у него сейчас ледяные, он тесно сжимает узкую ладонь рыжей, точно удостоверяясь в том, что она действительно с ним и здесь.  - Я не могу так. Я не умею. Я будто, рассыпаюсь, - честно признается Баки и шумно, резко втягивает носом воздух. Будто шмыгает. Смотрит при этом очень серьезно, спокойно, и уже как-то осознаннее. - Знаешь, раньше меня помещали в криокамеру, чистили память. Я сейчас думаю, может, так оно и лучше было? Может, я для другого и не годен?..
Насте наверняка больно, останутся синяки, но Баки продолжает крепко держать ее за руку. У него нет уверенности, что в ином случае она останется рядом, а не выйдет, аккуратно и тихо притворив за собой дверь.

Наконец-то Настя опять прерывает молчание. Ее тихий голос - тихий и вкрадчивый, в чем-то идентичный Наташиному, но отличающийся по выражению, тональности - заставляет Барнса замолчать и стиснуть зубы. Мысли всплывают в голове как-то одиноко, замедленно - точно пузырьки воздуха по воде вверх, и лопаются. Не должен так говорить - да, не должен. Обязан держаться. Обещал быть сильным - не только Настасье, но и себе, себе важнее, потому что за несдержанные обещания, данные себе, приходится платить дороже всего.
Зимний пялится какое-то время на Настю, не моргая. Будто удивленный тем, что рыжая говорит ему такие простые, примитивные вещи, что она сама в них верит. Он помнил другое, он знал, адаптацию "вторая" Вдова проходит тяжело и многое не приходится ей по вкусу, а теперь - вот так выходит, он расклеился, напился, а Настенька держит себя в руках и пытается удержать еще и его. Все те установки, которые надломились в нем сейчас, она облекает в слова и произносит без малейшего стеснения. За то с лихвой стыдно становится Барнсу.
Он же знает ее историю и наедине с Настасьей всегда невольно чувствовал себя старше, умнее. Ответственным за нее. У Анастасии никогда не было семьи, суррогатом старшего брата и любовником был Джеймс - единственный человек, на которого она могла положиться. И вот теперь он показывается ей в таком позорно расплющенном виде. Растоптанный, уничтоженный.. Барнс собирается заново, расправляет плечи, трезвеет - потому что нестерпимо больно слышать от Анастасии, которая сбежала из ЩИТ, речи о том, что в мощь этой организации она верит. Так же как почти физически щемит в груди от осознания, что для того, чтоб его успокоить, Настя готова вскрыть карты перед Хилл.
- Тшш, - просит Баки, привлекая к себе рыжую, оглаживая широкой ладонью чуть выпирающие лопатки, скользя вниз, к талии. Тыкается губами и носом в ее плечо ответ, как-то пусто смотрит в стену. Молчат - потому что так привыкли. Миссии обсуждать нельзя было, жизни кроме них у Зимнего и Анастасии не было.
Убийце кажется, что он сейчас совершил страшное. Забрал, вытянул из Насти то, чего у нее у самой нет. Заставил врать - об уверенности в завтрашнем дне, о том, что она просто абстрактно берет и верит. Чушь ведь это все. Они оба не верят в Бога, и в удачу - тоже не верят. Из выродков Красных Комнат выбивают все претензии на возможное счастье, да и любые личные интересы. Баки по-прежнему стыдно, но та ноющая боль, пустота в области груди, которую он пытался заполнить водкой, джином и абсентом, никуда не делась,  утягивает в себя остатки совести, которая вяло возражает против такого поведения рядом с Настенькой, и пресловутый стыд. Утягивает какое-то время - потому что потом происходит странное. Баки вдруг становится теплее.
То, на что не способен алкоголь или любые слова, оказывается, можно сделать силой простых дружеских объятий. Дурнота медленно отступает, тяжелые, горячие ладони Барнса будто примагничиваются к спине Настеньки, разнимать руки не хочется, и Бьюкенен, обхватывая рыжую за талию, пересаживает ее на свои колени. Становится еще теплее. Баки тыкается лбом в плечо Насти, гладит носом, ведет ладонями по спине вниз, задерживаясь пониже поясницы. Пальцы смещаются как-то смазанно, Барнс чуть поворачивает ладонь: он слегка поглаживает спину рыжей, не поднимая взгляда, дышит ей в грудь. Как когда-то, когда они урывали жалкие крохи времени меж миссиями, обнулениями и криокамерой.
Баки пришел сюда вдрызг пьяным и больным душой, но горечи отчего-то в их объятиях сейчас гораздо меньше, чем во времена ГИДРЫ. Наверное оттого, что оба свободны, пусть и на вкус эта свобода такая, что проглотить тяжко.
Зимний подтягивает голову выше, по-прежнему жмурясь, утыкается лицом в изгиб ее бледной шеи. Обнимает мягко, осторожно, просяще. Предплечье правой ложится вдоль спины рыжей, согревая. Кончиками пальцев Баки поглаживает основание шеи - то самое место, где вьются мягкие и короткие волосы. Барнс сейчас каждым жестом будто извиняется за то, что сменил роли, попытался искать в ней опору - и внаглую опирается до сих пор, потому что ему это очень нужно.
- Позвонишь Марии... Позвони. Но потом, ладно? Не гони меня сразу. Ты знаешь, а ты молодец, что ушла из ЩИТ, - голос звучит низко, Баки сейчас признается Настеньке в страшном. - Я облажался с этим. Нырнул сразу, а теперь оправдываю себя, когда говорю, что выбора не было. Был. Он всегда есть, просто не всегда смелости достает. А ты сейчас свободнее, чем раньше. - "Чем когда-либо". - Куда собираешься податься? Ты-то теперь и на Луну слетать можешь.