Его боялись, и правильно делали. Бьюкенен впервые явился в здание ЩИТа, как потенциальный союзник, и не смотря на то, что он был в цивильной одежде, его здесь узнавали. Безоружным его было назвать нельзя даже без единого пистолета или ножа - его рука была всегда при нем, и в здании ЩИТа, где все знали, кто он такой, не было нужды даже скрывать ее перчаткой. Да и не хотелось.
Капитан смотрелся очень гордым, не отходил от него ни на шаг, и, как и раньше, был готов оказать всяческую поддержку, однако убийца в этом не нуждался. Для него было нормально видеть в глазах окружающих людей понимание того, чем он является. А вместе с ним - страх, а где-то даже презрение и отвращение. Эти презрительные, укоризненные взгляды будто говорили ему - ты убийца, ты ублюдок, на твоих руках кровь десятков, сотен людей, но это задевало солдата гораздо меньше, чем когда капитан звал его "Баки". Он не стеснялся своего прошлого, жалея о том, что его превратили в инструмент и использовали, тем более ему было безразлично осуждение чужих и не имеющих никакого отношения к нему людей.
На них глазели - украдкой, отворачиваясь, и стараясь держаться подальше - так рой мелких рыбин бросается врассыпную, создавая коридор для более крупного хищника. А Зимний, пожалуй, и чувствовал себя акулой среди мелюзги.
После разговора с Марией кэп оставил его поблизости от тренировочного зала, давая возможность осмотреться самостоятельно. Судя по звукам ударов, там происходила тренировка. Бьюкенену говорили, что он, если захочет, может заниматься вместе с Роджерсом тренировкой нового подразделения ЩИТа, и он решил посмотреть на агентов, которых ему теоретически могут вверить в ученики.
Обучать ему не впервые, он занимался этим с обеими Романовыми, сперва с Ташей, потом с Анастасией, и вот... Оказавшись в комнате с небольшим тренировочным рингом, Барнс увидел, что тренируются двое - невысокого роста коротко стриженый мужчина и рыжеволосая женщина. Стройное, облаченное в черный тренировочный костюм тело двигалось легко и молниеносно. Девушка прыгала, размахивала ногами и руками, точно внутри нее находилась пружина, и каждый из этих выпадов случается как-то сам собой, а не был тщательно выверен и рассчитан. В ее агрессивной манере боя угадывались его собственные приемы.
Конечно, ведь именно Зимний ее этому учил. Он издалека наблюдал за тем, как сомкнулись ее ноги на шее мужчины. Тот задергался, по-прежнему находясь на ногах и пытаясь сбросить с себя нелегкую ношу. Метающиеся из стороны в сторону рыжие волосы были похожи на огонек бушующего пламени.
Наконец ему удалось избавиться от удушающего хвата, и бой мог бы продолжиться, но Зимний направился к рингу и перемахнул через тросы.
- Тренировка для тебя закончена, - он положил левую ладонь на плечо мужчины, бесцеремонно отодвигая его в сторону. Тому дважды повторять не пришлось.
Зимний осмотрел рыжую с головы до ног. Теперь она работала на ЩИТ, возможно, и чувство было почему-то такое, что благодаря ему. Во всяком случае, он не ощущал по отношению к ней того самого чувства, когда хочется обвинить человека в предательстве.
- Смелее, или ты боишься? - убийца приглашающе повел руками, стоя напротив Насти в какой-то спокойной и даже расслабленной позе, точно и не собирался с ней драться. Он знал, что рыжую это не обманет.

Он думал, Анастасия злится на другого.
На Зимнего солдата, который помогал ей быть орудием ГИДРЫ, который тренировал ее, который, как оказалось, был любовником и ее, и Наташи. Или на Баки Барнса, который, охренев от собственной наглости, украл ее во время одного из заданий и сдал ЩИТу, как свою собственность, фактически не оставив выбора. Эти двое насолили рыжей, безусловно, в чем-то они скрашивали ее жизнь, в чем-то улучшали, но и по зубам заслужили тоже оба.
Третий не виноват. Третий - никто.
Он даже не догадывался, что злость рыжей, столь явственно написанная на ее лице, та злость, от которой она даже пролила на себя немного воды, направлена именно на него - на получеловека-полупустышку, который смел вылезти на ринг с лицом наглого хозяина, будто он до сих пор имел право вот так врываться в ее тренировки, отодвигая все и выставляя себя на передний план, и врываться в ее жизнь.
Мысли Бьюкенена, его скудные воспоминания о жизни и связанное с этим скупое понимание человеческой натуры - все это мешало ему понять и осмыслить, что когда-то он и был ее жизнью, единственным, что остается неизменным и не всегда неприятным, и вот теперь он внаглую поломал все, что было... Не думал он и о том, что, пока не разрушишь, новое не построишь. И сросшиеся неправильно кости тоже нужно ломать прежде чем сращивать правильно.
Ассасин не придал эмоциональному всплеску Романовой значения, подумав, что тренировка будет хорошей: он чуял, что разогретая злостью шпионка будет сражаться, как гарпия, но не учел другого. Когда он впервые услышал ее голос, его будто ударило током, и на него снова посыпались воспоминания, целый ворох обрывков звуков, кадров и запахов.
Впервые он ощутил что-то подобное там, на мосту, хоть и сейчас не помнил этого - ему было почти больно оттого, что простым словом, именем, больше похожим на собачью кличку из четырех букв, у него из под ног выбили почву, и лишили его равновесия.
Он впал в замешательство и даже не успел принять боевую стойку, когда Анастасия ударила, был совершенно к этому не подготовлен. Удар у Романовой был поставлен отменно, голова убийцы дернулась на шее, и он не удержался, пошатнулся на ставших вдруг такими неустойчивыми ногах, отступив на шаг. Из носа по губам и подбородку хлынула кровь, Бьюкенен облизал непослушным языком губы, и широко распахнутыми глазами глядел на Анастасию с недоумением, точно перед ним находилась не женщина, а призрак.
Он был удивлен не боли и не тому, что ему так глупо дали по морде. У солдата в принципе был завышен болевой порог, и после всего, что ему довелось испытать, сейчас он не чувствовал ничего сверхобычного или опасного.
Вспоминал, как ходил мимо ее криокамеры, как останавливался ненадолго, чтобы посмотреть на замершее безразлично, лишенное жизни бледное лицо. Вспомнил такую несвойственную ему черту, как сопереживание.
Как встречался с нею на тренировках и после. Ее взгляд, полный горечи, Баки вспомнил тихий голос, когда она рассказывала ему, что они знакомы давно. Насте не один раз удавалось вернуть в нем воспоминания о себе, и относительно нее он испытывал доверие - пустившее глубоко корни и обоснованное. Они были действительно близки. Убийца растерянно приподнял брови, отступая еще на шаг, когда понял, что помнит ее слезы. И как много они для него значили. И значат теперь?
Кровь спускалась тонкой струйкой по небритому подбородку и шее, капала на пол, а Баки, моргая, стоял посреди ринга, неуклюже растопырив ставшие неумелыми руки, точно они могли помочь ему удержаться на ногах, а после какое-то время не сопротивлялся и не пытался уворачиваться, когда она продолжила бить. Обрушившиеся на него воспоминания били больнее, чем Романова.

Наивно полагать, что Зимний считает хоть один из ударов заслуженным. Из таких, как он, выскребают все намеки на человеческое: тут чувство вины и внезапно разыгравшаяся совесть могут сыграть дурную шутку в ключевой момент, например, когда нужно нажать спусковой крючок и отправить на тот свет якобы невиновного. Баки знает, что такое наказание, но для него это не значит вину или ошибку. Это значит лишь, что бьющая его рука недовольна. Не сделал, что надо, не справился, был недостаточно умен, ловок... Но недостаточно чувствителен?
Ворох воспоминаний, сыплющийся на него, будто старые вещи из оставленной небрежно на антресолях, и случайно опрокинутой коробки, постепенно иссякает, и Бьюкенен замечает все: хлещущую из носа кровь и противно ноющую переносицу, а также снова обращает внимание на Анастасию. Его Настеньку, которая на протяжении долгого отрезка времени была коллегой по несчастью. Ведь долгого? Ведь эти воспоминания ему не внедрили?
Солдат почти без памяти, но читать по лицам по-прежнему умеет: Романова недовольна и адресат ее недовольства - явно он. Судя по ее вопросу, он где-то налажал и спровоцировал ее обиду. Еще пару раз нелепо моргнув, убийца пялится на нее и, когда рыжая протягивает полотенце, перехватывает ее руку в запястье левой рукой, а правой принимает полотенце и прижимает его к подбородку и губам, промакивая алую жидкость. Нос болит, но плевать. Баки облизывает губы, пристально, цепко изучает рыжую взглядом и пытается понять.
"Кто ты, к черту, такая?"
Потому что он ее не узнает.
Выращенный в пробирке клон, воспитанный и обученный убивать, не перенявший от родителей или сверстников столь чуждые гидровским орудиям поведенческие паттерны, вел себя необычно. Убийца сначала подумал, что это - ложь, мистификация, и на деле за голопроектором скрывается кто-то другой, возможно, другая женщина, с которой он, быть может, тоже спал... И ей есть за что ему, обнуленному, ничего не помнящему Призраку мстить, но Настасья? Бьюкенен втягивает носом воздух, морщась - он таки болит, и с огорчением вынужден признать, что это не другой человек и не еще одна Романова, это действительно Настя. Пахнет, как Настя, мимика ее. На какой-то момент его колет зависть, что она успела так быстро адаптироваться, и так похожа на тех, остальных людей, которые живут по-другому, нежели жили они.
Способность обижаться или испытывать душевную боль из-за того, что кто-то не оправдывает твои ожидания - из него тоже выжгли, тяжело обижаться на кресло, которое делает из тебя подопытного кролика на пару недель, или на стены комнатушки-казармы, в которой тебя содержат. Тяжело испытывать что-то сложнее вживленного промывкой мозгов примитивного, животного подчинения к тому, чем был для него Пирс - хозяйской руке, которую нужно слушаться, подчиняться, не спрашивая, зачем и почему. Анастасия была для Зимнего - сейчас ему так казалось - родной душой, если у них, убийц ГИДРЫ, вообще была душа, скорей их можно было сравнить с парным оружием, как катана и вакидзаси, разные, но в одном наборе и собственник тоже один.
Остальные эмоции для Зимнего - рудимент, не нужный, не используемый, непрактичный. Они слишком долго отсутствовали в его жизни, чтобы была хоть одна причина их сохранить. Откуда же это взялось у Анастасии - он не знал, да и не хотел знать: реакция на ее действие сформировалась мгновенно, и он ответил, не задумываясь, не сомневаясь, не размышляя. Как и должно отвечать Зимнему солдату.
Небрежным жестом вытерев с подбородка и шеи кровь, он закинул полотенце на плечо, и, оттолкнув за запястье рыжую так, чтоб пошатнуть равновесие, двинул ее правой по челюсти - быстро, почти не замахиваясь, очень больно, и слишком сильно, чтобы сорокапятикиллограмовая девушка сумела удержаться на ногах.
Он хотел, чтобы рыжая упала.
Укладываться на лопатки - всегда так унизительно, и Настя должна помнить, что предаваться эмоциям даже на тренировках - непозволительно, пока рядом он, и неизбежно окончится уязвленным самолюбием. В самом невинном случае.
Протянув ей руку - правую, ту же, которой бил, теперь мягкую, теплую, готовую поддержать, он поморщился и опять прижал к верхней губе полотенце - кровь по-прежнему шла.
- Я предложил тренироваться, а не говорить. Может расскажешь, чем заслужил?

Когда на пол тренировочного ринга падает сорокапятикиллограмовая шпионка, звук получается приглушенный и довольно тихий. Бьюкенен же, аккуратно "подрезанный" подсечкой, валится на спину с настоящим грохотом. Сто восемьдесят килограм сгруппировавшегося солдата приземляются на гладкую поверхность как-то точечно, заставляя пол дрогнуть. Барнс хрипло смеется и ждет удара в пах, вместо этого рыжая приземляется на него, садясь на бедра и удерживая его праую руку. Пытаясь удержать. Баки смеется громче: она кажется ему легкой, как пушинка, она в два раза легче, чем протез, который он таскает за собой двадцать четыре на семь вот уже годы напролет; он мог бы сбросить ее с себя очень быстро, вот только тепло округлых бедер Романовой сквозь ткань тренировочных штанов чувствуется слишком приятно. И это тепло он тоже помнит.
Настя сейчас именно такая - теплая и злая на него. Именно теплая, в отличии от Наташи, горячей: клон все же отдельная личность и, несмотря на выдрессированное умение подражать, обладает своим типом темперамента. И если Таша больше похожа на огонь, который обжигает и может сжечь, то Настасья именно греет. Баки любил в ней, пожалуй, именно это тепло. Она позволяла ему почувствовать себя не одиноким даже в застенках казарм ГИДРЫ - когда они встречались наедине.
Злой, готовой действовать, отвечать ударом, она ему нравится несоизмеримо больше. Кажется, он помнит, насколько хорош с ней секс из злости.
- А ты нуждалась в опеке? - глаза Бьюкенена смеются, он кривит губы в слабой ухмылке, дергая уголок вверх, саркастично, точно не веря в положительный ответ. Рыжая - из той же породы, что и он, она как щенок, который всегда научится плавать, всегда выплывет. Иначе не выжила бы. - Надо было заходить по вечерам в твою казарму, укладывать тебя в постель, приносить молоко с медом и целовать в лобик? Брось, Настасья, тебе это не нужно. Или ты хочешь сказать, что ЩИТ обходится с тобой хуже, чем обходились в ГИДРЕ?
Правая рука по-прежнему прижата к полу, Баки вырваться даже не пытается. Приподнявшись в плечах, чтобы быть ближе к рыжей, он говорит уже на тон ниже:
- Ты бы могла сбежать, попытавшись отгородиться от всего мира, оставив за спиной Романову, Старка. Меня. Думаешь, они бы оставили тебя в покое? Думаешь, я бы оставил?
На них, наверное, смотрят. Но ЩИТ - действительно не ГИДРА, да и Бьюкенен официально здесь никто.
Он оглаживает левой ладонью бедро рыжей, задерживаясь на заднице. Его пальцы чуть сжимаются, затем ладонь скользит выше, забираясь под ткань костюма и ласково касаясь кончиками пальцев ямочек чуть ниже ее поясницы. В его жестах слишком красноречиво сквозит собственничество - отношение, выработавшееся к рыжей годами. Зимнего опять обнулили, причем дважды с момента их последнего разговора по душам - ему так кажется, точно он не помнит; но его отношение, записанное глубже, чем могут достать жуткие машины ГИДРЫ, сейчас всплывает само собой. Она по-прежнему его ученица, его маленькая Вдова. И у них много общего: они оба любят быть сверху. Баки приподнимается, высвобождая правую руку из захвата, опрокидывая Настю на ринг и тут же придавливая своим весом. Какое-то время уходит на какую-то вялую борьбу - Баки ловит сначала одно ее запястье, потом второе, перехватывая сразу два левой рукой и припечатывая весом в девяносто килограмм к полу над ее головой. Не больно, но ровно настолько, чтобы она не могла вырваться. Правая ладонь уже привычно, ласково ложится на тонкую шею, подушечкой большого пальца убийца чувствует сквозь тонкую кожу бьющуюся жилку сонной артерии, затем разворачивает ладонь правее, оглаживая подбородок и касаясь пухлой губы. Наклоняется ниже, нажимая на него, заставляя рот рыжей раскрыться, и, прежде чем впиться в него жадным, голодным поцелуем, тихо выдыхает - в ее губы.
- Тебе никогда не вырваться.
"Так же, как и мне".